А может, сидел здесь и все видел: как я снимаю куртку, перетягиваю жгутом плечо, делаю раствор над огарком свечи. Может, ты ждал, когда я сорвусь, чтобы плюнуть в помутневшие глаза и ударить носком ботинка в раскрытые губы.
Но все пошло наперекосяк.
Не знаю, кто был тот умник, оставивший здесь все для погружения в прошлое, но он явно просчитался, не запомнив главное - я безумец.
И вот уже стеклянный стол - в мелкое крошево, и я бьюсь в осколках и не в силах остановить этот вой, что рвется из груди.
И тут ты. Сжимаешь меня в руках.
- Курт, Курт, - ты напуган и бледен, успеваю заметить, но так красив, ты всегда был чертовски красив, - Все хорошо, Курт, это я!
Вижу, что это ты, и поэтому ору на весь этот гребаный остров:
- Я чист! Брайан! Я ничего не сделал, я чист!!
Ты, конечно сомневаешься, но затем веришь мне.
Потому что так рыдать могут только дети или раскаявшиеся грешники.
И я не могу остановиться. Умоляю простить и не покидать.
Ты здесь. Сжимаешь меня в руках.»