ЗАКОНЧЕНО!!!

[wildwilde]

Изысканный Фанф по "Изысканному Трупу".

встать напротив зеркала

Я смотрю в зеркало. Мне нравится то, что я там вижу. Хотя многим кажется, что я слишком бледен и худ, мне это все равно.
- Эндрю, мы с папой уходим, будем поздно, будь умницей.
Какая прелесть. Каждый четверг они ходят в ресторан. Я-то знаю, что папа приглашает маму лишь затем, чтобы не чувствовать себя виноватым. У него есть любовница, с которой он проводит слишком много времени. Но меня это не должно интересовать. Я просто это знаю, и еще мне известно, что папина любовница старше меня на три года. Всего на три года.
Щелкает дверь, поворачивается ключ в замке. У меня есть время. Примерно до полуночи. Сейчас шесть вечера. Я смотрю на себя в зеркало. И мне нравится то, что я там вижу.

В этом баре я всегда сажусь под кондиционер. Тут прохладно и не так шумно, как во всех остальных заведениях на этой улице. Здесь много курят, и вся одежда пропитывается едким дымом от дешевых сигарет. Девушки хотят курить, потому что им нравится этот ритуал: томный взгляд, небрежный жест, открывающий пачку, сигарета в тонких дрожащих пальцах, красный огонек, как фонарик, привлекает внимание. Юноши курят быстро, небрежно, жадно, в отличие от девушек, которые затягиваются как бы нехотя, изредка пробегая острым язычком по ярким накрашенным губам. Мне все чаще думается, что своей манерой курить девушки демонстрируют свои способности в оральном сексе. Но, может, это мне только кажется. Я заказываю пива и окидываю взглядом зал. Еще рано и здесь нет никого, кто мог бы меня заинтересовать.
Поэтому первую кружку я выпиваю просто для удовольствия.

- Прости, у тебя занято?
Поднимаю глаза и усмехаюсь. Что ж, неплохое начало. На вид ему лет двадцать, высокий и худощавый, волосы светлые, но – сразу видно – крашенные. Киваю ему и улыбаюсь.
- Меня зовут Джим, но друзья зовут меня Лапса. Могу я тебя угостить?
Я представляюсь и заказываю мартини. Лапса берет то же самое. Его темные глаза блестят, когда он смотрит на меня, а я не отвожу взгляда. Я словно чувствую его мысли, я слышу, как набухают его извилины и как томно сжимается у него низ живота, когда он представляет меня в своих руках. Я знаю это, потому что сам об этом думаю, потому что я читаю об этом по чувственному рту и пронзительному взгляду. Я прекрасно понимаю Джима, и я предлагаю ему пройтись.
Стоит нам выйти из дверей бара, как он кладет мне руку на плечо. После прокуренного помещения воздух на пыльной и загаженной автомобильными выхлопами улице кажется глотком свежести горного озера. Лапса уже распланировал этот вечер, и будет действовать по выученной сотнями вечеров схеме. Так и есть – он заводит меня за угол в темный грязный тупик, и начинает меня целовать, прижав к неровной кирпичной стене. Рот у него влажный и горячий, язык быстрый и очень жадный. Я едва успеваю подстроиться под ритм его поцелуя. Он на мгновение прерывается, чтобы вдохнуть, и я вижу, как блестят его глаза.
- Ты такой сексуальный, парень, – шепчет он мне на ухо, прикасаясь губами к мочке.
Я чувствую, как его напряженный член упирается мне в низ живота – Лапса выше меня. Я обнимаю его за шею и прижимаюсь как можно крепче, чувствуя, как по его телу идет дрожь от возбуждения. Его руки, горячие и шершавые, уже залезли ко мне под рубашку и ловкие пальцы впиваются в спину. Парень явно привык к лидерству, и ведет себя уверенно и грубо.
Дрожащими ладонями Джим берется за пряжку моего пояса.
- Нет, не надо.
- Что? – поднимает он на меня свои темные глаза, полные безумного желания, подкрепленного алкоголем, а может, чем покруче.
- Нет, не здесь, – я виновато улыбаюсь и, обняв его за шею, тихо говорю – Слишком холодно.
Парень обнимает меня уже поверх одежды, словно пытаясь согреть, обвивает сильными руками, и так же тихо отвечает мне:
- Замерз, малыш? Пойдем ко мне? Я тут живу недалеко… Не бойся, я тебя не обижу.
- Я не боюсь.
«Малыш»… Мне не нравится это обращение, но, к сожалению, оно оправдано – я выгляжу несколько моложе своих семнадцати. Случайные знакомые думали, что мне не больше пятнадцати, поэтому в основном со мной пытались познакомиться те, кто искал себе маленькую девственную попку на вечерок.
Джим обнимает меня за плечо, словно боясь, что я сейчас развернусь и убегу от него. Но я не хочу бежать. Мне нравится медвежья хватка Лапсы, нравится его открытость и скорость, с которой осуществляется, раскрывается его четкий отработанный план. Сегодня мне хочется плясать под чужую дудку. Завтра мне захочется чего-то другого, и тогда именно я буду подсаживаться к запуганным мальчикам в баре с вопросом, можно ли угостить их выпивкой. Именно я буду ведущим в этой маленькой забавной игре. Но сегодня я хочу быть ведомым.
Квартира Джима находится на третьем этаже небольшого дома в крошечном переулке. Я знаю такие дома – в них снимают жилье те, кто отказался от комфорта в пользу наркотиков, секса и покоя. В такие дома никогда не приезжает полиция, а трупы – если уж дело доходило до трупов – просто забирала скорая помощь. В никуда.
Парень распахивает передо мной дверь, и в нос ударяет острый запах кошачьей мочи и застарелого тряпья.
- У тебя кот?
- Да. Его зовут Микки. Но он нам не помешает, - с этими словами Джим запирает дверь за моей спиной.
Оглядываться бесполезно – в квартире темно, а по тусклому свету из окна я могу лишь догадываться о том, есть ли тут хотя бы мебель, или, как в большинстве таких квартир, брошенный прямо на пол матрас заменяет кровать, а угол возле радиатора – шкаф.
Цепкие ладони разворачивают меня, и Лапса снова целует меня с таким остервенением, что я думаю не о предстоящем сексе с ним, а о том, что у меня опухнут губы и придется снова весь оставшийся вечер безвылазно сидеть в своей комнате и не показываться родителям на глаза. Впрочем, мне и в одиночестве есть чем заняться.
Джим снова хватается за мой ремень, одновременно напирая на меня и заставляя пятиться вглубь квартиры. Я наступаю на что-то мягкое, уши режет душераздирающий мяв и шипение, и Микки – а я понимаю, что это кот – летит от меня куда-то в сторону.
- Не волнуйся, малыш, ничего страшного, - Джим толкает меня в грудь, и я падаю прямо на кровать. Ну, хотя бы она здесь есть, а это уже хоть что-то. Парень нависает сверху, оперевшись на матрас обеими руками, и я чувствую его зловонное от алкоголя дыхание на своих щеках.
- Я сейчас вернусь, ладно? Подожди меня здесь.
Он встает и выходит из комнаты. Щелчок рубильника, узкая полоска света под дверью – Лапса скрывается в ванной. Либо он дает мне время подготовиться, либо подготавливается сам. Либо и то и то. Я жду несколько минут, потом встаю с рыхлой и покрытой чем-то жестким кровати и подхожу к окну. Фонари в этом переулке не горят, конечно же, и поэтому единственный свет, который создает зыбкую грань между темнотой и кромешной темнотой – это щербатая луна, повисшая аккурат напротив окон квартиры Лапсы.
Из ванной раздается такой звук, словно что-то тяжелое и мягкое свалилось на пол.
Я подхожу к двери – мои ботинки освещает та самая желтая узкая полоска – и стучу в дверь. Ответа нет.
- Эй, Лапса, ты в порядке?
Тихо. Только кот что-то дерет своими когтями где-то под кроватью.
Я открываю дверь.
Джим валяется на полу, в сгибе локтя у него маленький узкий шприц, словно он не успел его вынуть, плечо перетянуто узкой резиновой лентой. Изо рта на кафель мерзкого коричневого цвета стекает белая пузыристая пена. Передозировка. Я оглядываю ванную комнату. На треснувшей раковине – огарок свечи и алюминиевая ложка с белым налетом, ручка обмотана тряпкой. Зеркала нет, в самой ванной навалена куча одежды.
Я снова смотрю на Лапсу, его веки подрагивают, пена идет. Он умирает. Но я не спешу вызывать скорую помощь. Я хочу знать, отличается ли моя маленькая ежедневная имитация смерти от настоящей кончины. Но у меня нет времени ждать, когда наркотик убьет его до конца. Я размышляю. Этот дом – как призрак. Таких в Лондоне сотни. Наркоманов в Лондоне сотни тысяч. А я имею право знать. Я имею право на смерть. Не на свою – так на чужую.
Я оставляю дверь в ванную открытой и в желтом электрическом свете нахожу крошечный закуток, служащий кухней. Ножи висят на широкой магнитной полоске над раковиной. Я снимаю с подставки один нож среднего размера. Безупречно блестящее лезвие, чистая деревянная ручка. Мои руки дрожат, не хуже чем у Лапсы, но я не должен дергаться. К моему удивлению нож оказывается остро отточенным. То ли парень любил готовить, то ли наоборот - вообще никогда не пользовался ножами.
Я возвращаюсь к Джиму. Вокруг его головы уже растекся белый мутный ореол, а кожа стала бледной и матовой. Веки перестали дрожать, нос заострился. Я присел на корточки и пощупал пульс. Холодеющая тяжелая рука казалось абсолютно безжизненной, но под моими пальцами тревожно пробежала волна. Через пару секунд – еще одна. Так не пойдет.

Я перевернул Лапсу на спину, провел ладонью по бледной шее с острым кадыком. Он казался спящим и невероятно красивым. Бледная кожа, полуоткрытые губы, влажные пряди вытравленных краской волос на лбу. Я вытащил из ванной какую-то футболку, вытер ему лицо и поцеловал в губы. Они были чуть теплыми и такими нежными, словно их никогда не касались ни холодные лондонские сырые ветра, словно их не разбивали грубые кулаки неонацистов, ненавидящих завсегдатаев сомнительных баров, словно лепестки розы, распустившейся только что, на моих глазах.
Я приставил острие ножа к беззащитному горлу, стараясь попасть между двумя кольцами гортани. А следующее я себе не прощу никогда. Я зажмурился и надавил на нож. Я закрыл глаза и вдавил лезвие в глотку умирающему Джиму. Я опустил веки и зарезал его. Я не видел, но чувствовал, как острейший металл тихо скользит вниз, почувствовал тепло, идущее от раны и только тогда я снова посмотрел на него. Мои руки были в крови, в яркой красной крови, в блестящей скользкой и теплой крови Лапсы. На горле у него словно открылся второй рот, распахнувшийся в беззвучном крике. Я поцеловал этот рот, пачкая лицо в крови и белой пене, проникая языком вглубь раны и ощущая жесткие края. У этого рта не было бледных чувственных нежных губ – их заменила яркая теплая кровь, металлическим вкусом которой я наслаждался. Моя кровь на вкус была не такой, она была чем-то сродни домашней еде, к который я привык и уже не выделял ее как нечто особенное. Кровь Лапсы напомнила мне вино, пьянящее и порочное, с бурлящим в ней наркотиком.
Я сел рядом с ним, с моим дорогим Джимом на пол, смотрел, как кровь медленно вытекает из его тела. И мне хотелось выпить всю эту кровь, слизать языком с белой шеи, с выступающих ключиц, но я не мог – тошнота подкатывала к самому горлу, и я боялся, что меня стошнит прямо здесь. Я знал, что много крови пить нельзя, и заставлял себя сдерживаться и не кидаться целовать рану с острыми краями.
Джим был мертв, но его смерть не была похожа на то, что я ожидал увидеть. Это не было торжеством разложения или страхом опустошения. Это словно покой. Покой и свобода.
Я снова взял в руки нож и разрезал одежду на нем, потом я намочил тряпки и вымыл все его тело. Шприц я отбросил в сторону, выдернув тонкую иглу из вены. Он предстал передо мной обнаженный, чистый и благоухающий, как новорожденный младенец. Правда, у моего детища вместо одного рта было два, но это не уродовало Джима. Мой мальчик был прекрасен. Я хотел его. Я хотел его целиком. Я хотел эти черные завитки внизу живота, этот вялый член, его мягкие соски, маленькую впадинку между ключицами, выступающие ребра, плоский нежный живот. Я осыпал поцелуями его грудь, руки, бедра, я ласкал языком и губами его член и мошонку, впиваясь пальцами в тазовые косточки.
Я наслаждался его вкусом, чуть солоноватым и терпким, я просто млел от его запаха, от аромата, который чем-то напоминал теплое молоко, смешанного с травяным бальзамом. Я не знаю, что принимал этот парень, но он был так нежен и так прекрасен, что мое желание овладеть им стало выше всего на тот момент. Я поднялся на ноги – в голове шумело так, словно я был пьян или под кайфом, пред глазами все плыло, а в груди от возбуждения и предвкушения что-то меленько и противно дрожало, тряслось, как натянутая струна, по которой ударили тяжелой рукой. Я стянул с себя рубашку, чуть не вырвав все пуговицы, потому что руки стали как ватные и слушаться отказывались; брюки и боксеры я снял быстро, путаясь в штанинах. Вещи я бросил в раковину – все равно она была сухая – и предстал перед своим мертвым мальчиком таким же нагим, как и он сам.
Я сел перед ним на колени и перевернул его на живот. Он был тяжелым, расслабленным, безвольным. Спина Джима была вся в крови, и я снова намочил какую-то тряпку и вытер его. Гладкая, словно бархатная, кожа без единого изъяна, мягкие линии лопаток, позвоночника, нежные ямочки над маленькими ягодицами безупречной формы. Я провел языком от шеи и до самого копчика – легкий привкус крови сводил меня с ума, я гладил ладонями его ноги, покрытые нежным мягким пушком, я сжимал руками его плечи, не веря своему счастью, что этот человек – мой, что он рядом, что мы вместе. Я был на грани сумасшествия, но силой воли я заставил себя встряхнуться, взял себя в руки и огляделся. На полочке над раковиной обнаружилось то, что я искал – плоская жестяная баночка с вазелином. Я взял немного из баночки на ладонь, растер по набухшему возбужденному члену, наклонился над моим Джимом.
Он лежал передо мной, такой бледный и хрупкий, словно только-только срезанный цветок, волосы были красные и мокрые от крови, кое-где уже сбившиеся в колтуны. Я отвел ладонью окровавленные пряди с шеи и поцеловал, слизывая жадным языком соленую влагу. Затем я проверил пальцами задний проход – узкое упругое отверстие, чуть выпирающий кружок, такой манящий и желанный. Я скользнул в него. Мышцы не содрогнулись, тело не напряглось. Мой мальчик был полностью покорным и безропотно сносил все. Я сходил с ума, не в силах больше держать свои чувства при себе; я стонал и бился в него, словно в последний раз, словно это последний любовник всей моей жизни, я входил в него глубоко и чувствовал, что внутри он еще теплый, почти горячий, в то время как снаружи уже начинал остывать, холодеть, умирать. Это было чем-то сродни рождению, сродни посвящению в реальность. В ту ночь я словно повзрослел на сотни лет вперед. Не сдерживая крика, я кончил в него и обмяк на холодном теле, приникая к нему губами и стараясь прижаться всем своим существом к ледяной коже.
Я встал и принял душ, разбрызгивая воду по ванной и любуясь плоским бледным телом на коричневом кафеле. Длинный и тонкий Лапса являл собой немой укор – я отымел труп, беззащитное тело, безропотного мертвеца. Я насухо вытерся старым полотенцем и оделся. На темной одежде если и были пятна крови, то они не были заметны.
Я вышел из ванной комнаты и выключил там свет, оставив Джима наедине с самим собой и своим новым состоянием.

В этом баре я всегда сажусь под кондиционером. Здесь свежо и не так накурено.
Кота по имени Микки – а он оказался очень красивым сиамским здоровенным самцом – я отдал бармену. Сказал, что нашел его на улице. Я не мог бросить животное умирать от голода в квартире Лапсы.
Я пил пиво – светлое, янтарное, холодное пиво. В голове было ясно, чисто и пусто. Я был готов к новой жизни. Ночь почти закончилась, и подростки разбредались по домам. Я не спешил – придумать, почему я не пришел домой ночевать, не составляло труда, родителям все равно, где я был, лишь бы звучало правдоподобно. Я понимал, что испытал самую прекрасную ночь любви в своей жизни. Прекрасный молчаливый любовник, нежная холодная кожа, застывшие в немом крике два кровавых рта… Я хотел испытать это снова, почувствовать, как стынет под моим телом красивый мальчик, как течет по моим рукам его яркая-яркая кровь…
- Прости, у тебя занято?
На меня уставилась пара сине-зеленых глаз, подведенных темной тушью и чуть раскосых от принятого наркотика. На вид мальчику было не больше пятнадцати.
- Не сегодня, малыш, - улыбнулся я про себя, - Не сегодня.




Рецензии и восторженные вопли можно отправлять на номер 8 915 222 71 96. Мне будет приятно.